О православии и патриотизме в школе. Совместимы ли патриотизм и христианство? Священномученик Михаил Чельцов

Авраам послушался этих слов, хотя уже был стар и слаб телом, и не сказал сам в себе: куда пойду я в глубокой старости? Как оставлю дом отца моего и землю, в которой я родился, где у меня обилие богатства и знатные родители, где у меня драгоценное имущество и приятное общество друзей? Конечно, при настоящем случае он печалился, но не ослушался; как любящий отечество, он жалел оставить его, но как любящий Бога, повиновался и послушался. И удивительно то, что Бог даже не сказал ему, в какое место (идти), но умолчанием названия испытывал волю его. Если бы Бог сказал ему: я отведу тебя в землю, текущую медом и молоком, то показалось бы, что Авраам не голоса Божия послушался, но предпочел одну землю другой".
2. Равноапостольный Косьма Этолийский:
Чада мои любимые во Христе, сохраняйте муже-ственно и бесстрашно нашу священную веру и язык наших предков, так как оба этих понятия - суть нашей любимой Родины и без них нация наша погиб-нет . Братья, не отчаивайтесь. Божественное Провиде-ние хочет однажды ниспослать нашим душам небес-ное спасение, чтобы воодушевить нас на освобожде-ние от того жалкого состояния, в котором мы сейчас пребываем" .
"Итак, чада мои, жители Парги, для сохранения веры и свободы вашего Отечества позаботьтесь о без- отлагательном строительстве греческой школы, что- бы хоть ваши чада узнали о том, чего вы не знаете" .
3. Святитель Нектарий Эгинский ("К воспитанникам, покидающим семиранию", 1905 г.):
«Посему надлежит вам и в деле всей жизни вашей явить себя достойными питомцами семинарии, истинными служителями Церкви и оправданий ее, испытанными борцами за Отечество . Выходя из школы, вы вступаете на поприще духовной брани, в которой должны подвизаться и победить. Разразилась жестокая битва, и вам предстоит сражаться с многочисленными и влиятельными врагами Отечества . Ибо эллинский мир наводнен проникающими повсюду инославными миссионерами, а материалистический дух века сего стремится искоренить всякое понятие о правде и истине, добре и благочестии - все, с чем неразрывно связаны идеалы и духовная жизнь человека, истинное его счастье. Немало явилось и чудестранных претендентов на земли, издревле нами унаследованные, на земли, где испокон веков жил и трудился на благо человеческой цивилизации род эллинов. Ныне враги эти уже не столь опрометчивы, как прежде, но куда более расчетливы в злоумышлениях и действиях своих. Враги многочисленны, но бесценное достояние наше, вера и Отечество, - все, что есть у человека самого дорогого , - обязывает нас мужественно и самоотверженно встать на защиту его от покушений и передать потомкам, могущим сохранить унаследованное» .
Проповедь "О призвании и миссии эллина" :
Ныне Отчизна и Церковь более чем всегда нуждаются в мужах, преданных началам Креста, мужах неутомимых и живущих не для себя, но для народа и Церкви. На вас, возлюбленные ученики, взирают школа и народ, а Церковь наша ждет от вас патриотических усилий, утверждения делом и словом первооснов истины, первооснов справедливости, законов отеческих и церковных" .
4. Святитель Игнатий Брянчанинов:
Благочестивые слушатели! Господь наш Иисус Христос сказал: «Больше сея любви никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя» (Ин. 15. 13). Такую весомую любовь явил жизнию своею, доказал смертию своею почивший раб Божий, воин Константин: он положил душу свою за Веру, Царя и Отечество. Ныне он безмолвствует во гробе; но самое молчание его есть громкая, живая, убедительнейшая проповедь о вечной любви .
5. Праведный Иоанн Кронштадтский:
«Помните, что Отечество земное с его Церковью есть преддверие Отечества небесного, потому любите его горячо и будьте готовы душу свою за него положить».
«Теперь приказано отпустить сто миллионов на постройку подобных панцирей; а способных офицеров нет как и нет, а главное - охоты к делу, патриотизма да религии в будущих моряках не предвидится , и морские будущие чудовища опять обречены будут на истребление. - Господа, извините, но послушайте болящего за флот постороннего человека. Приготовьте сначала любящих Россию и Бога и преданных всем сердцем делу офицеров, как в Германии и Англии»
6. Священномученик Иоанн Восторгов:
И молитва каждого из нас по подобию апостольской молитвы: я хотел бы всего лишиться, от всего отказаться, лишь бы видеть народ наш и воинство наше в силе, в бодрости и в благословении успеха! Таков был патриотизм, такова была любовь к своему народу, такова и проповедь великого и святого апостола Павла. Аминь.
7. Старец Паисий Святогорец:
«Безразличие к Богу приводит к безразличию ко всему остальному, приводит к распаду. Вера в Бога - великое дело. Человек служит Богу, а затем любит своих родителей, свой дом, своих родных, свою работу, свою деревню, свою область, свое государство, свою Родину. Тот, кто не любит Бога, своей семьи, тот не любит ничего. И естественно, что Родины своей он не любит, потому что Родина - это большая семья. Я хочу сказать, что все начинается с этого. Человек не верит в Бога и не считается потом ни с родителями, ни с семьей, ни с деревней, ни с Родиной. Вот это как раз и хотят сейчас разложить, для чего и насаждают это состояние расхлябанности» .
8. Патриарх Кирилл:
«Народ должен сохранить способность совершать подвиг, не во имя денег, не во имя карьеры, потому что подвиги во имя денег и карьеры не совершаются. Но во имя общих интересов всего народа, во имя Родины, во имя веры. И мы знаем, что во имя достижения этих целей, человек способен отдать свою жизнь. А это - и есть подвиг. Пусть Господь дает силы всем вам, мои дорогие!»554. В заповедях, в которых предписывается любовь к ближним, прежде всего упоминается о родителях, потому что родители, естественно, нам ближе всех.
555. В пятой заповеди под наименованием «родители» следует понимать всех, кто бывает для нас вместо родителей.
556. Вместо родителей для нас являются: 1) государственная власть и Отечество, потому что государство есть великое семейство, в котором мы все - дети нашего Отечества ; 2) пастыри и учители духовные, потому что они учением и Таинствами рождают нас в жизнь духовную и воспитывают в ней; 3) старшие по возрасту; 4) благодетели; 5) начальствующие.
Из письма Игнатия Брянчанинова:"... сказанное мною сказано от искренней любви к Вам и от любви к дорогому отечеству , которое жалею - жалею! (Письмо 11).

Любовь к родной земле и к своим единоплеменникам свойственна человеку от природы. Чрезмерный интерес и симпатия к чему-либо чужому чаще всего будут оценены обществом как нечто неадекватное. Для православных, как и для всех христиан в целом, стоит вопрос, насколько эта природная тяга к своему, родному соотносится с замыслом Божиим о роде человеческом, с благовестием Христовым; в какой мере природа патриотизма очищена от греховных наслоений, затемняющих образ и подобие Божие в человеке.

ВСЯКОЕ ОТЕЧЕСТВО - ЧУЖБИНА?

Однозначной оценки патриотизма в христианстве не существует: за почти 2000-летнюю историю Церкви политическая карта мира претерпела столько изменений, а новые условия жизни, в которых оказывались христиане, были всякий раз настолько неожиданными, что такой оценки трудно даже требовать от них. Вне гонений христиане всегда предпринимали попытки ужиться с существующими государственными структурами, использовать их для максимально возможного воцерковления народа: так возникали христианские государства, любить и защищать которые было несравненно легче для христианина, нежели страны и народы, которые делали жизнь христиан невыносимой.

Естественно, в периоды гонений и политических катаклизмов на первый план для христиан выдвигаются идеи из Послания к евреям: "Не имамы зде пребывающаго града (μένουσαν πόλιν - "постоянного города", в смысле "политического центра страны"), но грядущаго взыскуем" (Евр. 13, 14). Или из Послания к филиппийцам: "Наше бо житие (πολίτευμα - "государство") - на небесех есть" (Фил. 3, 20). Развивая эти идеи, блаженной памяти отец Даниил Сысоев создал целую идеологическую конструкцию под именем "уранополитизма", последователи которой выступают против патриотизма (хотя было бы сообразнее имени воевать с "космополитизмом"). Знаменитая цитата из анонимного Послания к Диогенту, датируемого II веком: "Для них (то есть для христиан) всякая чужая страна есть отечество, и всякое отечество - чужбина... Находятся на земле, но суть граждане неба ", - предваряется на сайте уранополитов следующей оценкой архимандрита Киприана (Керна), профессора Свято-Сергиевского богословского института в Париже, основанного бежавшими от безбожной революции русскими эмигрантами: "Лучше этого не сказано ничего в христианской письменности о том, каким идеалом должны руководиться последователи Христа в своих отношениях к государству и так называемому национальному вопросу".

ДВА ОБРАЗА ХРИСТИАНСКОГО ПАТРИОТИЗМА

В самом деле, если ограничиваться историческими рамками Нового Завета, может показаться, что всякий патриотизм в корне чужд христианству. Сам Господь Иисус Христос, вместо безоговорочной любви к Своему отечеству, в прямом смысле слова проклинает и один из городов Своего обитания ("И ты, Капернауме, иже до небес вознесыйся, до ада низведешися" - Лк. 10, 15), и даже священную столицу Иудеи - град Иерусалим ("Иерусалиме, Иерусалиме... Се оставляется вам дом ваш пуст" - Мф. 23, 37). К этому добавляется надэтнический (как, впрочем, и надсословный, и надполовой) характер христианства: "Несть иудей, ни эллин; несть раб, ни свободь; несть мужеский пол, ни женский: вси бо вы едино есте о Христе Иисусе" (Гал. 3, 28).

Из этого с неизбежностью следует, что ни о каком патриотизме в рамках одной нации или одного этноса не может идти речи в христианстве. Но если обратиться к другому немаловажному источнику Священного Предания - к богослужебным текстам, которыми Церковь на протяжении столетий выражает всю свою веру и все свои чаяния, - мы найдем в них отражение двух видов специфически христианского "патриотизма", обусловленного двойственным бытием Церкви: по всему миру и в условиях христианской империи. Первый вид такого христианского патриотизма проистекает из идеи Нового Израиля, компактно или дисперсно обитающего по лицу всея земли. Ради мира и благоденствия всех "компатриотов"-христиан Церковь ежедневно возносит молитвы о всяком граде и стране и о верою живущих в них (Ектения мирная). Новый народ Божий обращается к своему Царю и Богу с просьбой защитить от врагов видимых и невидимых, от всех природных катаклизмов, от ужасов войны и т.п.: "Спаси, Боже, люди (λαόν - "народ") Твоя и благослови достояние (κληρονομίαν - "наследство, удел") Твое" (Молитва литии 1-я). Этому роду христианского патриотизма свойственен ярко выраженный пацифизм: о мире всего мира (Ектения мирная), посети мир Твой милостию и щедротами (Молитва литии 1-я). И это неудивительно, поскольку всеобщий мир является благом также и для всех христиан, а тишина правителей, хотя бы даже и языческих, есть условие для тихого и безмолвного жития во всяком благочестии и чистоте (Тим. 2, 2).

ХРИСТИАНСКАЯ ИМПЕРИЯ

Удивительно другое: этот панхристианский "патриотизм" идет в богослужении бок о бок с другим видом христианского патриотизма - имперским. Особенно много этого имперского христианского патриотизма находится в службах Кресту Господню, силою которого христианские государи не раз и не два одерживали победы над врагами империи - а значит, и правой веры: "...победы благоверному Государю Императору (имярек) на сопротивныя (в греческом оригинале τοῖς βασιλεῦσι κατὰ βαρβάρων - "царям против варварских народов") даруя и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство (πολίτευμα - "государство")" (Тропарь Кресту Господню); "Радуйся, Кресте, падшаго Адама совершенное избавление! О тебе бо вернейшии царие наши хвалятся, яко твоею силою исмаильтеския люди (имеются в виду нехристианские народы, потомки Измаила, нападавшие на империю с Востока) державно покаряюще" (Стихира самогласна на поклонение Честному Кресту, глас 2).

Даже в евхаристической молитве святителя Василия Великого, где трудно ожидать чего-либо лишнего и чуждого христианскому мировоззрению и куда выносится самое главное для жизни верующих, среди прочих ходатайств по освящении Святых Даров находится следующее: "Помяни, Господи, благовернаго и христолюбиваго Государя нашего (имярек), егоже оправдал еси ("которому Ты почел справедливым") царствовати на земли: оружием истины, оружием благоволения венчай его (то есть "соделай венцом его правления истину и доброту"); осени над главою его ("защити его жизнь Твоим покровом") в день брани; укрепи его мышцу, возвыси его десницу, удержави его царство ("соделай незыблемым его царствование"); покори ему вся варварския языки, брани хотящия" (Литургия святителя Василия Великого, анафора). О том же самом, хотя и без упоминания о личностях православных правителей, говорит и часто встречающаяся в богослужении молитвенная просьба возвысить рог христиан православных (например, упоминавшаяся выше Молитва литийная 1-я): имеется в виду не что иное, как укрепление христианского государства против всех, кто вознамерится с ним воевать. Как говорится, комментарии излишни.

Христианская империя в своих целях и задачах настолько приближалась к целям и задачам Христовой Церкви - строить жизнь по законам Царства Божия, - что в некоторых песнопениях прослеживается чуть ли не отождествление Церкви и империи. Так, в эксапостиларии Кресту Господню утверждается, что "Крест - хранитель всея вселенныя" (οἰκουμένης - здесь это слово употреблено в своем техническом значении "империя", поскольку Крест не может охранять те части вселенной, которые не признают Христа) и, через запятую, "Крест - красота ("украшение") Церкве". А в кондаке в Неделю всех святых, посвященном мученикам, опять-таки через запятую говорится: "Церковь Твою, жительство ("государство") Твое Богородицею соблюди, Многомилостиве" .

Наиболее настоятельно отождествление Церкви и империи проводится в кондаке Кресту: "Вознесыйся на Крест волею, тезоименитому Твоему новому жительству ("Твоему новому государству, носящему Твое имя", то есть "христианской империи") щедроты Твоя даруй, Христе Боже" . И далее разъясняется, какие именно щедроты ожидаются от Бога для христианской империи: "Возвесели силою Твоею благовернаго Государя Императора (имярек), победы дая ему на сопостаты, пособие ("в качестве пособия") имущему Твое оружие мира, непобедимую победу ("неодолимый знак победы", то есть Крест Господень).

РУССКИЕ ЦАРИ - ПРЕЕМНИКИ ВИЗАНТИЙСКИХ ИМПЕРАТОРОВ

Но никакие империи не вечны. После падения Византии ее православное население, оказавшееся под мусульманскими правителями, скоро поняло, за чьи победы ему теперь молиться. Об этом хорошо свидетельствует Константинопольский Собор 1593 года, о котором часто упоминают в связи с дарованием Русской Церкви статуса Патриархата, в еще одном своем решении: "...присуждаем, чтобы благочестивейший Царь Московский и Самодержец всея России и Северных стран, как поныне воспоминается в священных службах восточной Церкви, в священных диптихах и на святых проскомидиях, так был бы возглашаем и в начале шестопсалмия по окончании двух псалмов о царе, точь-в-точь как он возглашается в вышепомянутых службах, то есть по имени, как православнейший Царь" .

Тем самым восточные православные Патриархи недвусмысленно декларировали свой христианско-имперский патриотизм, молясь о победах главного защитника православной веры - российского самодержца - над всеми врагами Православия, включая и поработившего их султана. Ситуация, в которой оказалась Русская Церковь в результате падения Российской православной империи, была намного сложнее. Не считая анекдотических литургических казусов (Благоверному Временному правительству - многая лета!), очень скоро утративших всякую актуальность, в условиях большевицких гонений Церкви пришлось существенным образом изуродовать богослужебные тексты, изъяв из них все упоминания о царях, включая даже усопших. Появились двусмысленные выражения вроде "победы дая нам на сопостаты", которые при необходимости можно было истолковать и как проявление советского патриотизма (для властей), и как тайные молитвы о свержении строя (для "инакомыслящих").

УПОВАЯ НА РОССИЮ

Обобщенные молитвы за неважно какую страну, безликие власти и несильно христолюбивое воинство стали звучать в православных храмах не только в Советском Союзе, но и во всем православном рассеянии, включая Западную Европу и Америку, редуцировав христианский патриотизм до "панхристианского" вида. Развал Советского Союза на конкурирующие государства не прибавил ясности в вопрос патриотизма, свидетельством чему является нынешнее кровавое противостояние в Новороссии, с обеих сторон которого находятся члены одной и той же Православной Церкви. Смеем высказать предположение, что и возвращение Креста Господня в герб России (на коронах, скипетре и державе), и недавнее возвращение в текст анафоры святителя Василия Великого молитв о победах правителей "над варварскими народами, хотящими войны", являются неслучайными звеньями в цепи возрождения православного имперского патриотизма, на протяжении веков вливавшего силу духа во всех, кто отдавал свои жизни за Веру православную, православного Царя и православное Отечество.

Хочется надеяться, что Россия, храня верность Православию, еще сможет хотя бы некоторое время исполнять долг удержания мира от окончательного отпадения от Бога и правды Его. Об этом наши сугубые молитвы, в этом суть нашей сознательной и оправданной нашей верой любви к нашей Родине.

Русская Православная Церковь часто говорит о любви к Отечеству. В России патриотизм вообще традиционно воспринимается как ценность христианская. Однако в Библии Родине, в нашем понимании этого слова, на первый взгляд не придается особого значения. Можно вспомнить хотя бы слова апостола Павла, о том, что во Христе “нет ни эллина, ни иудея”.
Как же совместить поклонение единому для всех народов Богу – с патриотизмом, побуждающим человека любить свою земную Родину с ее ошибками, несправедливостями и грехами? И в чем особенность русского патриотизма?

Русский без веры превращается в зверя

– Никита Сергеевич, большинство Ваших фильмов пронизано любовью к старому “бунинскому” быту дворянской усадьбы. В душе зрителя это вызывает сильный эмоциональный отклик, хотя для большинства это, скорее, лишь литературные ассоциации. Ведь большинство из них ходили еще в советскую школу и были воспитаны на романтике “комиссаров в пыльных шлемах”, а не на подвигах преподобного Сергия Радонежского и не на образе неугасимой лампадки перед иконой…

– Наверное, для большинства этот отклик действительно в первую очередь связан с литературой. Вместе с тем я глубоко верю, что есть вещи не исчезающие – как бы их ни вытравляли. И мы не в силах этим с легкостью управлять. Можно выжигать веру каленым железом, можно сажать людей в тюрьмы, убивать священников, взрывать храмы. Но история нашей Родины показывает, что Православие как основа нравственных устоев и быта России – как травка сквозь бетон – все равно прорастет. Я вообще считаю, что сегодня Православие – самая молодая религия в мире.

– Православие сейчас обретает второе дыхание, новую жизнь. Христианство на Западе уже не горячее: оно слишком привычно, слишком традиционно… Там все заканчивается семейным обедом у родителей на Рождество или открыткой на именины. У нас по-другому…

– То есть Вы имеете в виду прежде всего русское Православие?

– Конечно. Притом не только ритуальную часть жизни в храме. Я вообще сейчас говорю о православной культуре как таковой, о православной традиции. Следовательно, это то самое, бунинское. Нельзя представить себе того же Бунина или Шмелева без лампадки, которую Вы упомянули. Она была частью их жизни. А когда эту жизнь стали отнимать и разрушать, она стала основной частью их жизни: их болью, их страстью, их страданием… Пока не было еще даже опасности истребления, об этой основе многие даже не думали. Как говорила одна из героинь Бунина, “я для тебя как воздух – без него не можешь, но его не замечаешь”. И лампадка, пока горела – ее не видели. А вот когда она гасла – это замечали все. Это, наверное, и есть весьма точный образ Православия: пока в силе, оно было как естественное дыхание. Но как только начинались гонения, сразу укреплялась вера, и сразу возрастало стремление вновь возжечь эту лампадку, так как без нее просто нет России. Вот и сегодня она горит с новой силой.

– Вот Вы сказали “православная культура”. Некоторые социологи говорят, что православное возрождение связано прежде всего с культурой (культурная идентичность), но не с религией. Что многие наши соотечественники, считающие себя православными, в Бога на самом деле не верят. Вы согласны с этим? Хорошо это или плохо?

– Знаете, не мое дело судить – хорошо или плохо что бы то ни было. Не думаю, что веру можно как-то измерить, что социологически легко заглянуть человеку в душу. Но для меня совершенно очевидно: когда мы говорим о Православии, православной культуре, мы говорим о Церкви и о Христе. Скажу больше: человек без веры мне неинтересен. У меня был такой случай. Я давал пресс-конференцию в Вологде и заметил, как какой-то сердитый бледный молодой человек что-то нервно и недовольно записывал. Когда я процитировал слова Василия Розанова о том, что человек без веры мне вообще не интересен и что русский человек без веры превращается в зверя, он был просто возмущен. После пресс-конференции молодой человек подошел ко мне и спросил, действительно ли я считаю, что человек без веры неинтересен. Я сказал, что вполне согласен с Розановым. Тогда он говорит: “Я не пью, не курю, никогда не изменял своей жене, никого не убивал, никогда не лжесвидетельствовал. Я не объедаюсь и не опиваюсь. Я веду чуть ли не святой образ жизни. Но я не хожу в церковь и не верю в Бога. И я Вам не интересен?” Я подумал и ответил: “Абсолютно нет”. Он мне действительно не был интересен – глубинно, сущностно. Понимаете?.. Мне кажется, что совершенно бессмысленно бояться разных религий. Нужно бояться объединения безбожников – тех людей, которые убеждены, что именно они и есть хозяева жизни.

– Никита Сергеевич, а как быть с таким вопросом: русская культура – это национальная культура, а православное христианство – наднациональная религия (“во Христе нет ни эллина, ни иудея”). Как это сочетать?

– Конечно, Православие, даже русское Православие, нельзя связывать только с кровью, только с национальностью. Мы знаем из истории огромное количество примеров, когда татары принимали христианскую веру и служили русским князьям, воевали за Русь и за Россию. И немцы… Здесь, скорее, обратная зависимость. Православие на нашей земле создало особый тип культуры, наше Православие имеет особый вкус, что ли… Это все находится в почти неосязаемой сфере. Тот же Василий Васильевич Розанов очень точно это чувствовал. Подмигнет один русский человек другому хитрым глазком – и все понятно. Вот что невозможно с иностранцем. То есть, подмигнуть, конечно, можно, но не все будет понятно. А точнее, ничего не будет понятно. И дело не в нелюбви к иностранцам, а в том, что эта основа лежит вне рационального сознания; это метафизическая сфера жизни. Хотя, конечно, “загадочной русской душой” много и долго еще будут спекулировать – потому что это очень удобно для того, кто ничего не хочет делать.

И еще одно: Православие, как мне кажется, это единственная религия, которая может примирить степь и лес. Поэтому Господь так управил, что именно Православие стало основополагающей религией России, которая по праву является единственным реальным мостом между Востоком и Западом. Россия с одинаковой легкостью воспринимает и западную культуру, и восточную.

Вооруженная эволюция

– Позвольте вернуться к началу нашего разговора. В детстве Вы вместе с будущими зрителями Ваших фильмов ходили в советскую школу с ее “патриотическим воспитанием”, Вас учили, что советский человек – это звучит гордо. Вы в то время чувствовали себя патриотом? Если да, то патриотом чего: ушедшей России дома Вашего деда, советской России или какой-то своей России?

– Так сложилось, что я, как ни странно, имел редчайшую возможность не отделять одно от другого. Конечно, здесь сказалось воспитание мамы. Она была 1903 года рождения, на 10 лет старше отца. Мама никогда не вступала в партию, всегда ходила в храм, у нее был духовник, дома висели иконы. Если возникали вопросы, отец говорил начальству: “Ну что вы хотите, она 1903 года рождения, пожилой человек”.

Благодаря маме исповедь и причастие для меня были естественной частью жизни, хотя головой я понимал, что это редчайшее исключение, и был очень осторожен. Помню очень стыдную для меня историю, случившуюся на Пасху, мне было тогда лет двенадцать-тринадцать. В храме ко мне кто-то подошел и тихо на ухо сказал: “Крестимся-то под пиджачком!”. Это была правда. Хотя вместе с тем это было такое чувство почти катакомбного христианства…

Поэтому, несмотря на такую “двойную” жизнь, для меня Православие как таковое, культура исповеди и причастия были органичны. У большинства моих современников подобного опыта не было. И теперь, когда сброшены оковы и люди приходят в храм, многим не так просто обрести себя. Один молодой генерал ФСБ мне признался: “Когда я захожу в костел, буддийский храм или синагогу и чувствую себя там туристом, это нормально, мне большего не надо. Но когда я понимаю, что в православном храме я стою и ничего не знаю, что и здесь я турист, мне тяжело. Но я не могу просто так осенять себя крестным знамением. Я должен знать, понимать, чувствовать, зачем это делать, но меня не научили. Я ведь служил не Брежневу или Черненко, я служил Родине. Защищал ее так, как я понимал эту защиту”. И я понимаю, что это трагедия. Обретение веры для таких людей – весьма мучительный процесс. Но сегодняшний их приход в Церковь – очень серьезное дело. Я убежден, что те, кто пришли и не отступили, кто вопреки возрасту, вопреки всему воспитанию пытаются воспринять и воспринимают истинные ценности русского Православия – это люди, совершившие серьезный подвиг. И это и есть то молодое Православие, о котором я говорил.

– А много сегодня таких? Можем ли мы сегодня ответственно говорить, что в разных социальных группах, в том числе и во власти, есть патриоты, любящие Родину и научающиеся любить Церковь?

– Очень много. Я могу называть и называть имена. И даже среди тех, кого нередко несправедливо называют “подсвечниками”.

– И когда Вы приезжаете, скажем, в Дивеевский монастырь 1 августа и встречаете там немало чиновников, политиков и бизнесменов, Вы думаете, что большинство из них искренне стараются понять и почувствовать радость Литургии?

– Я совершенно убежден в том, что те, кто пришли туда не для того, чтобы повидать губернатора, приезжающего к трапезе, и не для того, чтобы повидать начальство, а прошли крестным ходом или пришли с утра, отстояли службу, чтобы потом приложиться к открытым мощам батюшки Серафима, – даже если они не воцерковлены по глубинному счету, они находятся на пути к этому. И я их путь очень уважаю и ценю.

– Никита Сергеевич, Вы сняли документальный фильм “Русский выбор” о судьбах Белого движения и русской эмиграции. В одном из интервью после фильма Вы сказали о своих героях: “Глядя на них, понимаешь, какой могла быть Россия”. Какой же?

– Я отдаю себе отчет в том, что история в сослагательном наклонении – вещь бессмысленная. Но надо хотя бы знать и понимать, что и почему мы потеряли. И дело, конечно, не в событиях 17-го года, все началось намного раньше.

Провидец Александр Сергеевич Грибоедов сказал про декабристов: “Колебание умов ни в чем не твердых”. Потрясающий образ. И потрясающий приговор! Мы ведь с этим имеем дело постоянно. Умы нетвердые – прежде всего не тверды в вере. А от безверия – нигилизм, постоянное расшатывание основ, о котором Столыпин сказал: “Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия”. Россию и разрушили именно потому, что понимали, что может выйти из этой огромной страны с невероятным природным и человеческим потенциалом, укрепленным верой. Единая нация, освященная богоизбранным монархом…

Какой могла бы быть Россия?.. Знаете, я понимаю, что сейчас скажу вещи, для либерального демократического сознания вопиющие и старорежимные, но если представить себе, что не произошло трагедии 17-го года, то – я абсолютно убежден – не было бы Второй мировой войны. Я не знаю, как и куда развивался бы мир, но войны бы не было. Однако революция помешала эволюции. Кстати, если говорить про формулу этой России, то, на мой взгляд, это вооруженная эволюция. Эволюция, которая защищена.

– Политологи говорят, что одной из фундаментальных характеристик русской политической культуры является неразличение Родины и государства. Ваше творчество, публичные выступления создают образ государственника, державника. Для вас любовь к Родине – это любовь к государству Российскому?

– Безусловно. Другой разговор: я не всегда и не все могу любить. Но не государство, а некую часть тех, кто себя считает вправе от его имени выступать. Но это не меняет моего отношения в целом.

Я убежден: Россия – это крест, где вертикаль – власть, а горизонталь – экономика и культура. И тогда возникает та самая гармония – когда то, что хочешь, совпадает с тем, что можешь.

– Еще одной важной установкой русского сознания является образ Родины как земли, территории. А вот, скажем, для американцев, территория намного менее актуальна. Там на первом месте – свобода. В каких отношениях со свободой русский человек?

– В очень плохих, потому что для него свобода – это воля, хотя на самом деле это разные вещи. Парадоксально, но когда у русского человека три галстука, он начинает теряться. Мне не кажется, что это хорошо, но это так. Может быть, это наша беда, но не вина. Вы правильно сказали про землю. Для русского человека, для национального характера география имеет очень большое значение. Бескрайность рождает ощущение свободного открытого дыхания. Бескрайность… Но именно поэтому, к сожалению, русский человек часто свободу принимает за хаос, за вседозволенность. Реальным духовным и нравственным ограничением для русского человека в этом смысле была Церковь. Русские люди аукались Евангелием. При всей иерархичности Церкви, реальная внутренняя свобода и равноправие всегда были в храме. Потому что перед алтарем и император, и студент, и калека, и солдат были абсолютно равнозначны..

К сожалению, в России неправильно понимают слово “равенство”. Ведь известная триада – “свобода, равенство, братство” – совершенно исключающие друг друга понятия. Равенства по определению быть не может и не должно быть. Должно быть равноправие, а дальше – как учился, как крестился, что тебе Бог дал. У нас же нередко представление о равенстве такое: если что-то у тебя есть, а у меня нет – а ну-ка, иди сюда, поделись! Ты учился в институте, корпел над книгами, а я “квасил” под мостом. А потом ты заработал, а я захотел “все взять и поделить”… Это и есть тот страшный перекос, который породил чудовищную путаницу в головах людей, колебания умов, ни в чем не твердых. Именно так трактовалось понятие равенства большевиками. Именно отсюда берет начало зависть, перемешанная с презрением к успешному, обеспеченному; именно поэтому так слабо защищена у нас любая частная собственность, включая интеллектуальную.

Спасти рядового Иванова

– Если продолжить американскую тему… В свое время Вы отмечали фильм “Спасти рядового Райана”. По крайней мере говорили, что это патриотическое кино, что американцы нас опережают…

– Я не так говорил. Я ставил вопрос: «Что бы со мной сделала сегодняшняя либеральная критика, если бы я снял картину “Спасти солдата Иванова”?» О том, как маршал Жуков отправляет на фронт спецотряд для того, чтобы с фронта взяли солдата Иванова, потому что он последний сын у матери в деревне Ирхино Кубинского района Вологодской губернии. И отпускали его домой с фронта, потому что матушка осталась одна. Что бы со мной сделали?

– Сказали бы, что державник Михалков все это придумал…

– Да они бы просто истолкли меня в муку! Почему? Потому что самое большое сопротивление всему тому, что является реальным уважением и любовью к своему Отечеству, мы получаем именно внутри своего Отечества! А “Спасти рядового Райана” – это совершенно патриотическая картина, которая рассказывает миру о том, как американцы выиграли Вторую мировую войну. И мир в это верит.

– Чем отличаются американская и российская патриотические картины?

– У них совершенно другой зритель. Голливуд создал Америку. По улицам Штатов ходят шерифы, которые как две капли воды похожи на персонажей, созданных кино – не наоборот. В этом заключается, при всей близости, наша совершенная противоположность. Американский зритель легко верит в то, что ему показывают.

И самое потрясающее, то, чему я завидую: ни одна мировая картина самого высокого качества, сделанная вне Америки, не может пользоваться в Штатах таким успехом, каким пользуются картины, сделанные самими американцами для американцев. Вот о чем я мечтаю. Слава Богу, сегодня наш зритель начинает возвращаться к своим фильмам.

– Каким должно быть современное патриотическое кино? Насколько оно нужно?

– Я считаю, что патриотическое кино – это то кино, в котором патриотизм существует в капиллярах, а не в лозунгах, не в словах. Когда он (патриотизм) в сущности глубок, а не показушен и лицемерен.

– Как в “Калине красной”, например…

– Конечно. “Калина красная” – это потрясающе патриотическое кино. Совершенно правильно. Хотя, казалось бы, все наоборот… Любовь к Родине, вообще любовь в России – это ведь состояние души. А его нельзя симулировать. Чувство Родины – это маленький рассказ Бунина “Солнечный удар”, хотя это любовная история одной ночи, или “Жизнь Арсеньева”, или произведения Шмелева – это то, что разлито в воздухе, это любовь, которая не требует формулирования. Когда я еду верхом по полям берегом Оки, у меня возникает желание спеть все молитвы, которые знаю. Я же это делаю не для кого-то. Как это объяснить? Что это такое? Возможно ли это в Испании – мне? Бог его знает – едва ли. Вроде поле такое же… И лошадь такая же… Но, как говорил мой дед Кончаловский: “Важно, чтобы был положен верный цвет на верное место”.

Под куполом храма

– Вы не раз говорили, что чувствуете себя в провинции больше своим, чем в Москве. А что изменилось со времен пушкинского “Москва, Москва, люблю тебя как сын…” и цветаевского “Москва – какой огромный странноприимный дом! Всяк на земле бездомный – мы все к тебе придем”?

– Я Москву бесконечно любил и люблю. Вот сегодня ехал и радовался: какой потрясающий город! Дело не в этом. Как вам сказать? Вот недавно мы возвращались из Нижнего Новгорода. Ночь. Поздно. И мы проезжаем Печорский монастырь. Я говорю: “Давай, заедем!”. Время – одиннадцать часов вечера. Как Вы знаете, с заходом солнца любой православный монастырь закрывается. Мы туда приехали. Постучали. Я назвался и попросил открыть. И нас пустили. Незнакомый мне отец игумен дал нам возможность приложиться к открытым мощам – главе преподобного Макария Желтоводского. И потом мы уехали… С этим ничто не может сравниться – никакие мирские радости и высокие оценки моего творчества – ничто не способно встать рядом с возможностью приехать в любой русский монастырь, и тебе откроют дверь. Все. Точка. Понимаете?

Этот игумен ведь лично меня не знает, но относится ко мне не как к артисту Никите Михалкову, а как к православному человеку, который чувствует, а точнее, пытается чувствовать то глубинное и главное, чем живет дух русского монастыря. Я прекрасно понимаю, как далеко мне до духовной красоты и чистоты православного монашества. Но я чувствую силу и значение их подвига.

– Я был свидетелем такого отношения к Вам в Дивеево, когда люди подходили не просто к любимому режиссеру Михалкову, но к своему, к православному человеку… который верит, так же, как и они, и тоже к батюшке Серафиму пришел…

– …Вот это по глубинному человеческому счету абсолютно стирает все, что может раздражать, мешать или давать ощущение твоей ущербности в социуме городской жизни. Когда ты понимаешь, что эти люди, которые никак от тебя не зависят и никак с тобой внешне не связаны, проявляют такое доверие… Ночью открыть монастырь! Сами понимаете, это очень много…

Я не люблю не Москву, но московскую тусовку, которая проводит жизнь внутри Кольца. Но когда ты испытываешь то, что испытал я в этом Печорском монастыре, то все это вообще перестает иметь какое бы то ни было значение. И это не сентиментальность, это и есть то самое глубинное состояние души, которое называется русской любовью. Это то, что каждое воскресенье объединяется Литургией, что под куполом единого храма – духовного купола нации. То, что называется семья – в общенациональном понимании.

– Я недавно говорил с одной знакомой – как раз про Дивеево. Она – человек очень искренне пытающийся, как мне кажется, осмысленно войти в Церковь. Она очень любит Дивеево, но не может примириться с тем, что есть просто прихожане, а есть гости, которые стоят на службе на клиросе, отдельно. Вы бы что ей ответили?

– Я бы знаете что ей ответил? В храме, голубушка, не оглядывайся по сторонам! Ты не для того сюда пришла. Ты пришла смотреть, кто где стоит? Тогда не говори о том, что хочешь постичь суть воцерковления. Пришла в храм – занимайся тем, ради чего ты пришла. Тогда эти вопросы вообще не будут возникать. Какая разница, где стоять в храме? Это важно для людей, которые приходят в храм к трапезе или повидать начальство. Одесную или нет от начальника, и как тебя показали по телевизору – видели тебя стоящим рядом с ним или не видели. Это вообще все о другом.

– Мы с Вами говорим сейчас о Православии как основе русского патриотизма. А неправославный человек может быть русским патриотом? Скажем, мусульманин?

– Этот вопрос я для себя решил лет десять назад. Мы были в Нижегородской губернии, в регионе, где живут татары, на празднике Сабантуй. Мне предложили показать мечеть. Кругом поля, березовая роща, река Волга… Поднялись на минарет. Я говорю: “А давно мечеть стоит?” – “Семь лет”. – “А люди, которые исповедуют ислам, тут давно живут?” – “Восемьсот лет”. И мне стало все ясно: эти люди будут вот этот мой русский пейзаж защищать с автоматом так же, как я.

– Поколение, выросшее после 1991 года, принципиально отличается от всех предыдущих: оно гораздо меньше “вкоренено” в российскую историю. И попытки патриотического воспитания часто приводят не к любви, а к ненависти: одни из чувства юношеского протеста начинают ненавидеть все русское, начиная с классической русской литературы, другие – всех “нерусских”. Но ведь именно они определяют будущее России. Насколько серьезна, на Ваш взгляд, сегодняшняя проблема отцов и детей? Что можно сделать (и можно ли?), чтобы традиционный водораздел между “отцами и детьми” не стал фатальным, чтобы он не разорвал вновь тысячелетнюю российскую историю и культуру?

– Настоящих, истинных вопросов очень мало. Жизнь, смерть, любовь, голод, болезни, детство, старость. Рано или поздно в жизни каждого возникают такие вопросы… Толстой сказал: “Бытие только тогда и есть бытие, когда ему грозит небытие”. К сожалению, для России только испытания становятся поводом для объединения нации в единое целое. Но всем все равно придется отвечать на главные вопросы.

Другое дело, что неверующие люди просто лишены иммунитета, плохо защищены. Потому что вера как таковая – это огромная защита. Дело, конечно, не в том, что ты попросил – и Он тебе даст. Нет. Но когда у тебя есть внутреннее ощущение, что ты находишься под сенью веры, которая была основополагающей силой жизни и духа для сотен поколений, живущих и живших на этой земле, тебе это должно давать энергию.

И я свято верю, что любой человек, пытаясь понять, кто он и откуда, неизбежно придет к вере. Ведь на вопрос “как жить?” ты можешь получить ответ, только задав себе вопрос “зачем?”. Не раньше. Поэтому росток веры все равно пробьется сквозь бетон неверия. Я в этом убежден.

Разговор о христианстве и патриотизме сразу натыкается на, по крайней мере, две трудности. Первая из них – терминологическая. Люди называют патриотизмом очень разные вещи, от борьбы с масонским заговором до аккуратной уплаты налогов.

Сергей Худиев

Вторая, и, видимо, более важная, это проблема приоритетов. Для христианина приоритет – это угождение Богу и вечное спасение; все остальное подчинено этой главной цели и из нее вытекает. «Ибо что пользы человеку приобрести весь мир, а себя самого погубить или повредить себе?» (Лук.9:25)

Для внешних воля Божия и вечное спасение находятся, мягко говоря, не в центре их интересов, но Церковь может быть интересна с точки зрения ее влияния на общество в чисто земном, посюстороннем плане.

Между Церковью и государством, и вообще Церковью и внешними, возникает такое хрупкое соглашение – мол, в это ваше вечное спасение мы ни разу не верим, но давайте мы вас приспособим к чему-нибудь общественно полезному – алкоголиков реабилитировать, отсидевших, вообще социальную работу вести.

Вот у католиков в США куча больниц, частично финансируемых государством. При этом для Церкви это религиозное служение, для общества – гражданское, но на практике они в общем совпадают, и все довольны.

Сложнее, когда Церковь хотят употребить для поддержки патриотизма. Потому что люди, искренне любящие страну и желающие ей блага, могут сильно расходиться во мнениях относительно того, в чем именно это благо должно заключаться и как его достичь.

Должен ли христианин любить свою страну? Несомненно, должен – ведь нам прямо повелено любить ближнего и заботиться о его временном и вечном благе, и это не сферический ближний в вакууме, а конкретные люди, с которыми мы живём в одной стране, под властью одного государства, и благополучие которых, конечно, зависит от состояния страны и государства.

Христианин должен со всей серьёзностью относиться к своим обязанностям по отношению к народу и стране. На каждом гражданине лежит обязанность употреблять данный ему от Бога разум и совесть, чтобы наилучшим образом послужить согражданам.

Однако одинаково благонамеренные и ответственные люди могут иметь разные представления о том, что послужит к благу страны и как его лучше добиваться. Все мы склонны грешить и ошибаться, у всех разный опыт и познания, поэтому расходиться во мнениях – это нормально. Надо внимательно выслушивать друг друга и обсуждать наши общие дела в духе мира и взаимной приязни.

Такого рода христианская любовь к Родине может не совпадать с общественным или государственным заказом на патриотизм. Потому что государство (или патриотические активисты) требуют не того, чтобы человек употреблял свой разум и совесть, рассуждая о том, как бы ему послужить Отечеству, а принял ту и только ту версию патриотизма, на которую существует заказ.

А заказ на патриотизм – это заказ на очень конкретную версию патриотизма. Эй, ты, любишь отечество? Любишь или нет, я спрашиваю? Да? Не слышу, громче! Любишь? Тогда вот тебе приказы, чтобы их исполнять, вот тебе враги, чтобы их убивать, вот тебе кричалки, чтобы их кричать, вперёд! Что? Какая от того польза Родине? Разговорчики в строю патриотов!

Люди, которые действительно любят страну и людей и понимают, что Бог дал им разум, чтобы им пользоваться, и на Суде никакие «все побежали и я побежал» не помогут, надо действительно думать головой, что поможет, а что не поможет стране и людям, плохие патриоты. В том смысле, что разводят разговорчики в строю и вообще приводят в уныние все подразделение, сеют сомнения в правильности убиения врагов (часто соотечественников) и вообще подрывают боевой дух.

И вот любовь к Родине, которую должен проявлять зрелый христианин, может не совпадать с той, на которую существует общественный заказ.

Потому что – как мы это постоянно видим – люди, охваченные патриотическим воодушевлением, часто являются ужасным бедствием для своих отечеств. Отечества, несомненно, выиграли бы, если бы сии патриоты удалились в другое полушарие земли и поклялись любовью к Родине никогда не возвращаться и даже не допускать кириллицы на своём компьютере, чтобы хотя бы через интернет не оказать влияния на события дома.

Можно, например, видеть русских патриотов, которые призывают решительно грозить надменному Западу ядерным ударом – притом что, буде Запад воспримет эти угрозы всерьёз, это как раз подведёт Россию под упреждающий удар.

С большой силой выступают и украинские патриоты, которые горячо приветствуют оставление без пенсий и лекарств стариков в мятежных районах, полагая, что этим гениальным ходом их правительство наконец-то уест Путина.

Навлекать на свою страну ядерный удар, горячо приветствовать оставление своих наиболее немощных и уязвимых сограждан без куска хлеба – это явно не тот патриотизм, с которым христианин мог бы с чистой совестью согласиться. Откуда он берётся?

Это почти биологический инстинкт, и он никак не связан с любовью к Родине и желанием ей блага. Это просто невыносимый животный ужас отбиться от стаи. Не продуманное решение, а просто инстинкт – который срабатывает раньше, чем человек начнёт думать.

Это не вопрос неискренности – человек не просчитывает последствия, да их может и не быть вовсе, он просто сливается со скандирующей толпой и знает, что ему лучше не выделяться, ни внешним видом, ни словами, ни даже мыслями.

Тут не до глубоких раздумий о том, что угодно Богу, и что действительно послужит на благо Родины. Тут надо демонстрировать – «Я свой! У меня правильная раскраска! Да какая яркая! Я кричу правильные кричалки! Да как громко! Да как пронзительно!»

Бога и благо Родины можно потом приплести задним числом – но тоже исключительно в видах демонстрации лояльности стае. Правильное патриотическое христианство с правильным патриотическим Богом, который укрепляет мышцу наших воинов, проклинает наших врагов, и, конечно, деликатно закрывает глаза на кое-что, что мы тут делаем, – ведь, конечно, мы делаем это из великой любви к Родине.

И вот тут христианину, который любит своё Отчество, остаётся только сказать – нет, с вами я не патриот. Я не воспеваю ваших подвигов, не заворачиваюсь в ваши цвета, не кричу ваших кричалок и не собираюсь убивать ваших врагов. Это без меня, и если я не могу остановить этого губительного безумия, я, по крайней мере, не буду в нем участвовать. Это лучшее, что можно сделать для Родины.

Фото: президиум поместного собора 1917-1918 гг

Последние годы окрасили нашу действительность в густые патриотические тона. Без них не мыслится сколько-нибудь уверенного завтра. Либерально-глобалистские рецепты уже мало у кого вызывают энтузиазм. В моде исконные «одежды», собственные силы, традиции и т.д. Поощряемые сверху, они выглядят закономерной реакцией на «прогресс» в космополитическом духе. Поэтому представляется нелишним напомнить, как прежде власти поднимали на щит патриотическую доктрину.

Что касается ХVIII столетия, то говорить о национальных приоритетах следует с большими оговорками. Европеизировавшийся российский истеблишмент в принципе не интересовался коренным населением, относясь к нему примерно так же патриотично, как английские колонизаторы к индийцам. Забота о подданных ограничивалась поддержанием их трудовых кондиций для выколачивания доходов.

Первые десятилетия ХIХ века знаменовались новыми всходами на патриотической ниве. Конечно, этому способствовали победоносные итоги Отечественной войны 1812 года. Народ встал на защиту империи, что заметно взбодрило правящую прослойку. Но не менее определяющую роль сыграло и модное течение общественной мысли - немецкий романтизм.

Он дал жизнь научным школам, приступившим к изучению национальных историй, языков, быта, традиций и т.д. Тем самым романтики утверждали самоидентификацию государств и народов. Поэтому их творчество оказалось востребовано властями, оценившими перспективность изысканий не только с научной стороны. Ряд германских государств, в первую очередь Пруссия, взяв на вооружение взгляды романтизма, поставили в центр идеологической архитектуры идею нации, которая с помощью церкви сплачивается вокруг монарха.

Мысль выглядеть не просто правителем, а «отцом народа» не могла оставить равнодушным Николая I, особенно в свете его комплексов, связанных с восстанием аристократов-декабристов. Император решил апробировать новые форматы на российской почве, тем более что главный пропагандист той поры - министр просвещения граф Сергей Уваров - слыл давним поклонником немецкой романтической школы, упаковав ее идеи в триаду «православие, самодержавие, народность».

На практике это вылилось в так называемый квасной патриотизм - взаимную любовь власти и мужика через православие в его синодальном облике. Любая мысль, любое действие оценивались сквозь эту призму. Литературу, печатные издания заполнили произведения, публикации, претендовавшие на эталон народности. Авторы обратились к изображению настоящего русского человека с его приверженностью царю-помазаннику и православной церкви.

Был открыт поход за чистоту всего отечественного. Поборники народности требовали возврата «говора разумных мужичков наших», избавления от французского слога на русский манер. Даже творчество Александра Пушкина признавалось вредным, не отвечающим народному духу. Наиболее бдительные предостерегали от увлечения поэтом, уверяя: если в России оказалось бы больше таких Пушкиных, то она попросту погибла бы.

Романтические взгляды вдохновляли не только государственных мужей, но и послужили импульсом такого общественного движения, как славянофильство. Его идеологи: Александр Хомяков, братья Киреевские, братья Аксаковы и др. - обнаружили в народе, в церкви эстетический источник. Просветительство отторгали, утверждая, что оно чуждо истинной России.

Тем не менее Николай I сторонился этих интеллектуалов, предпочитая более привычные бюрократические механизмы. Можно сказать, что славянофилы оказались своего рода конкурентами в воплощении «православия, самодержавия, народности». Настораживало власть и подчеркнуто негативное отношение к Петру I. Вспомним публичные страдания Петра Киреевского по поводу своего имени, данного ему родителями, череду анафем Константина Аксакова основателю Российской империи и т.д.

Однако, несмотря на эти шероховатости, славянофилы и не мыслили себя вне рамок уваровской доктрины, утверждая, что со времен Киевской Руси народ беззаветно верен и православию, и самодержавию. Знания о низах, их религиозных предпочтениях носили главным образом теоретический характер, в чем и заключалась ахиллесова пята дворянского высшего света.

Неожиданным оказалось препятствие, не просто мешавшее изображать единение нации, а делавшее это единение в принципе неосуществимым. Речь о расколе, заряженном неприятием синодальной церкви, помещиков и интеллигенции - «барских сынков». Оборотной стороной патриотического официоза явились николаевские гонения на староверов.

Власти демонстрировали, что видят в них отщепенцев, с коими следует поступать предельно жестко. В свою очередь славянофилы осмысляли церковный раскол по-европейски, то есть как размежевание православия с католицизмом. Конфликт же внутри русского религиозного сознания оставался на периферии их интересов. РПЦ неизменно рассматривалась альфой и омегой патриотизма, своего рода идентификатором русскости.

1917 год поставил крест на этой идиллии. В жизнь ворвалась интернациональная доктрина с ее марксистскими корнями. Захватившая власть большевистская «гвардия» уподобляла Россию вязанке хвороста для разжигания мировой революции. Такой взгляд на большевизм стал фирменным знаком патриотов уварово-славянофильской закваски.

Но обличительный угар не отвечал на серьезный вопрос: почему же с легкостью обрушилась «истинно народная» церковь? Как справедливо заметил писатель Леонид Леонов, что с ватиканским орешком, случись там подобная заварушка, уж не так-то легко справились бы большевики. Верх наивности считать революционный обвал случайным вывихом истории или злым умыслом кучки инородцев. Такие объяснения - следствие обывательских представлений.

Об опасности упрощенных трактовок говорил известный мыслитель Николай Бердяев, призывавший переоценить воспетую до революции народную тягу к церкви. Повторять подобное, подчеркивал Бердяев, страшное заблуждение. Произошедший коллапс дал все основания распрощаться с иллюзией, будто существует одна русская нация. После случившегося подобное мнение выглядело не более чем предрассудком.

Однако эти справедливые предостережения до сего дня не возымели действия. Наследники славянофилов, черносотенцев всех мастей продолжают соотносить русский патриотизм исключительно с собой. Не желают видеть, признавать, как с середины 1930‑х таяли миражи мировой революции, как во внутрипартийной борьбе сформировался облик нового большевизма. А с ним наступает и реабилитация патриотизма, ставшего центральным элементом идеологической архитектуры.

Русский народ провозглашался самым передовым в мире, объявлялся «старшим среди равных», которым гордятся, как старшими братьями. Именно русские возглавили освобождение, совершили Октябрьскую революцию и открыли другим народам новые горизонты. Карл Маркс после такого вольного обращения с его теоретическим наследием перевернулся бы в гробу.

Перед нами совершенно новое издание марксизма, где канон о мировой революции отодвинут далеко на задний план, уступив место патриотическому концепту. Ни один народ мира не может встать вровень с великим и передовым русским народом, который обладает бесценной культурой и героическим прошлым. Согласимся: о возведении подобных патриотических воззрений в ранг государственной политики в свое время не могли мечтать и такие апологеты патриотизма, как Михаил Катков и Константин Победоносцев.

При царском самодержавии никто не позволил бы им развернуться во всю патриотическую удаль. А при Сталине мощно спрессованная патриотическая доктрина обрела явь! Для нынешних штатных патриотов признание такой трансформации большевизма - гибельно. За этим последует уточнение их идентификации, «родословной», что чревато рядом вопросов, от коих они до сего дня старательно увертываются.

Под давлением окажется РПЦ, несущая конструкция этого «русского» патриотизма. Неудобный для него национальный расцвет времен СССР свидетельствует, что именно выходцы из коренных великорусских регионов жаждали окончательно и бесповоротно разобраться с церковью. Причем пришедшие на смену ленинской гвардии руководствовались не марксистскими истинами, а национальной идентификацией: русское - это лучшее и передовое.

В их системе ценностей интернационалистические мотивы занимали подчиненное место, лишь подкрепляя осознание собственной исключительности. Получается, для этих коренных русских людей национальное возрождение не связывалось с РПЦ! Потому-то воспевание русского народа сопровождалось сносом церкви, превзошедшим гонения периода Гражданской войны.

Очевидно, коммунисты из рабоче-крестьянских низов считали ее не только не своей (что естественно), но и в принципе чуждой подлинно русскому духу. Иначе говоря, мы сталкиваемся с явлением, когда национальный ренессанс в «большевистских одеждах» выразил иную традицию, издавна существовавшую в народных слоях. Подчеркнем, сугубо патриотическую, но не церковную.

Отсюда следует, что понятие «русский патриотизм» имеет более сложную природу, чем это представляется нынешним почвенникам, не мыслящим его без РПЦ. Выяснение того, в чем же именно он выражается, - дело нашего ближайшего будущего.